К планетарному мышлению: различия между версиями
Rodion (обсуждение | вклад) Нет описания правки |
Rodion (обсуждение | вклад) Нет описания правки |
||
| Строка 62: | Строка 62: | ||
«Номос земли» Шмитта начинается и заканчивается размышлениями об истории технологии; после столетий соперничества между сухопутными и морскими силами мы видим рост военно-воздушных сил в двадцатом веке: начиная от боевых самолётов и заканчивая ракетами дальнего действия. В XXI веке власть находится уже не в парламенте, а в инфраструктуре. Некоторые особо внимательные писатели заметили, что на банкнотах Европейского центрального банка, выпущенных в 2003 и в 2013 годах, больше не присутствуют портреты политических или исторических деятелей, однако [на них уже изображается] инфраструктура. Как никогда ранее технологическая конкуренция является полем битвы на всех уровнях: от предприятия до военной обороны и государственного управления. Инфраструктура является не только материалистической концепцией; в дополнение к своим экономическим, операционным и политическим целям, она также включает в себя и сложные наборы аксиологических, эпистемологических и онтологических предпосылок, которые можно изначально не заметить. Вот почему являющаяся центральной для планетарного мышления идея разнообразия до сих пор не продумана. Чтобы в дальнейшем описать то, как может выглядеть планетарное мышление, мы можем начать [выполнение] задачи, которую невозможно окончательно завершить здесь, с того, чем оно не является. В подобном случае, мы можем обрисовать контур планетарного мышления. | «Номос земли» Шмитта начинается и заканчивается размышлениями об истории технологии; после столетий соперничества между сухопутными и морскими силами мы видим рост военно-воздушных сил в двадцатом веке: начиная от боевых самолётов и заканчивая ракетами дальнего действия. В XXI веке власть находится уже не в парламенте, а в инфраструктуре. Некоторые особо внимательные писатели заметили, что на банкнотах Европейского центрального банка, выпущенных в 2003 и в 2013 годах, больше не присутствуют портреты политических или исторических деятелей, однако [на них уже изображается] инфраструктура. Как никогда ранее технологическая конкуренция является полем битвы на всех уровнях: от предприятия до военной обороны и государственного управления. Инфраструктура является не только материалистической концепцией; в дополнение к своим экономическим, операционным и политическим целям, она также включает в себя и сложные наборы аксиологических, эпистемологических и онтологических предпосылок, которые можно изначально не заметить. Вот почему являющаяся центральной для планетарного мышления идея разнообразия до сих пор не продумана. Чтобы в дальнейшем описать то, как может выглядеть планетарное мышление, мы можем начать [выполнение] задачи, которую невозможно окончательно завершить здесь, с того, чем оно не является. В подобном случае, мы можем обрисовать контур планетарного мышления. | ||
Планетарное мышление не является консервацией разнообразия, которое противопоставляет себя внешнему разрушению, а является скорее созданием разнообразия. Данная диверсификация основывается на признании локальности – не только ради сохранения её традиций (хотя они остаются существенными), но и для внедрения новшеств, чтобы служить локальности. Мы, как наземные существа, всегда приземлены, но это не означает, что мы знаем, где мы; мы дезориентированы планетаризацией. Подобно рассмотрению Земли с Луны, мы больше не видим почвы под | Планетарное мышление не является консервацией разнообразия, которое противопоставляет себя внешнему разрушению, а является скорее созданием разнообразия. Данная диверсификация основывается на признании локальности – не только ради сохранения её традиций (хотя они остаются существенными), но и для внедрения новшеств, чтобы служить локальности. Мы, как наземные существа, всегда приземлены, но это не означает, что мы знаем, где мы; мы дезориентированы планетаризацией. Подобно рассмотрению Земли с Луны, мы больше не видим почвы под ногами<ref>Это также отличает наш подход от земного мышления Бруно Латура. Земное выступает общим знаменателем для всего: левого и правого, современного и старомодного. Латур сравнивает земное как с локальным, так и с глобальным. См. Latour, Down to Earth, 54.</ref>. Со времен Коперника бесконечность пространства представляется великой пустотой. Присущей этой пустоте ненадёжности и нигилистической тенденции противостояла картезианская субъектность, возвращавшая все сомнения и страхи самому человеку. Сегодня на смену картезианской медитации приходит торжество Антропоцена, возвращения человека после длительного периода «скатывания от центра к Х»16. Бесконечность пространства сегодня означает бесконечные возможности для эксплуатации ресурсов. Человечество уже начало покидать земной шар и устремляться к темной материи, о который мы практически ничего не знаем. Являясь императивом для планетарного мышления, диверсификация, в свою очередь, требует возвращения на землю. | ||
Планетарное мышление – это не националистическое мышление. Наоборот, оно должно выходить за пределы, установленные концепцией национального государства и его дипломатией. Какова конечная цель существования народа или нации? Неужели это только восстановление собственного имени? Именно так дипломатия и выражала себя в прошлом столетии, с той поры, когда национальное государство стало базовой единицей геополитики. Дипломатия была основана на сильном национальном интересе и националистических настроениях, что привело в итоге к отрицанию экологических кризисов и глобальному распространению пандемий. Поэтому, как это ни парадоксально, внезапное подтверждение нынешнего кризиса может быть также вызвано дипломатической необходимостью. Националистические настроения вскармливаются экономическим ростом и военной экспансией, которые рассматриваются в качестве единственных средств защиты от внешних угроз. Необходимо появление новой дипломатии – эпистемологической, основанной на проекте техноразнообразия. Скорее всего, эта новая дипломатия будет инициирована производителями знания и интеллектуалами, нежели дипломатами, которые всё чаще становятся жертвами социальных сетей и потребления. | Планетарное мышление – это не националистическое мышление. Наоборот, оно должно выходить за пределы, установленные концепцией национального государства и его дипломатией. Какова конечная цель существования народа или нации? Неужели это только восстановление собственного имени? Именно так дипломатия и выражала себя в прошлом столетии, с той поры, когда национальное государство стало базовой единицей геополитики. Дипломатия была основана на сильном национальном интересе и националистических настроениях, что привело в итоге к отрицанию экологических кризисов и глобальному распространению пандемий. Поэтому, как это ни парадоксально, внезапное подтверждение нынешнего кризиса может быть также вызвано дипломатической необходимостью. Националистические настроения вскармливаются экономическим ростом и военной экспансией, которые рассматриваются в качестве единственных средств защиты от внешних угроз. Необходимо появление новой дипломатии – эпистемологической, основанной на проекте техноразнообразия. Скорее всего, эта новая дипломатия будет инициирована производителями знания и интеллектуалами, нежели дипломатами, которые всё чаще становятся жертвами социальных сетей и потребления. | ||
Версия от 16:49, 20 апреля 2021
Оригинал публикации: For a Planetary Thinking
Перевод: Дмитрий Моторов
1. Планетарное состояние
Если философии был положен конец технологической планетаризацией (как это провозгласил Хайдеггер в своё время) или более недавним историческим поворотом, связанным с планетарной компьютеризацией (как это провозглашают восторженные авторы в наше время), то нашей задачей остается рефлексия о природе философии и её будущем или, говоря в терминах самого Хайдеггера, о «другом начале» (anderer Anfang)[1]. В этом другом начале, которое искал Хайдеггер, человеческое присутствие[2] (вот-бытие, Dasein) обретает новые отношения с Бытием и становится более свободным в отношениях с технологией. Хайдеггер перемещает мышление возвращением к грекам, что на первый взгляд может показаться реакционным: достаточно ли этого шага назад, чтобы противостоять планетарной ситуации, которую он сам описывает? Сомневаюсь. Для Хайдеггера, писавшего в 1930‑е, эта планетаризация (planetarization) подразумевает утрату осмысления (Besinnungslosigkeit), которое не ограничивается Европой, но также, например, применимо к США и Японии[3]. Сегодня это отсутствие смысла становится ещё более очевидным. Даже если европейская философия полностью переосмыслит себя, разрушительные технологии будут продолжать быстро распространяться по планете. Любое предложение возврата к Бытию может показаться нелепым, если не смешным[4]. Это не потому, что Европа опоздала, а, скорее, потому, что пришла слишком рано и больше не контролирует ситуацию на планете, которой она дала начало. Данная ситуация напоминает о том, что сказал Хайдеггер о другом смысле конца философии: «начало основывающейся в западноевропейском мышлении мировой цивилизации»[5].
Осмысление (Besinnung) невозможно восстановить через негацию планетаризации. Скорее, мышление должно преодолеть это состояние. Это вопрос жизни и смерти. Мы можем назвать данный вид мышления, – который уже принимает форму, но пока ещё не сформулирован, – «планетарным мышлением». Для того, чтобы продумать, как может выглядеть планетарное мышление, а также его связь с технологической планетаризацией, мы должны глубже понять сущность самой планетаризации.
Прежде всего, планетаризация – это тотальная мобилизация энергии и материи. Она создаёт различные каналы для всех форм энергии (нефтяной, гидравлической, электрической, психической, сексуальной, etc.) над и под землёй. Она в значительной степени взаимозаменяема с термином «глобализация» или с тем, что Бруно Латур называет «глобализацией-минус» (globalization-minus), которая является не открытием, а закрытием разных перспектив[6]. Глобализация появилась под видом размывания границ, открытия их для других, чтобы стимулировать потоки материалов и капитала. Однако это в значительной степени обусловлено экономическими соображениями. Завоевание рынков пришло вместе с завоеванием земель: как показывает история, торговля и колонизация всегда были тесно связаны. Когда же земля, море и воздух присваиваются и огораживаются границами, – это индикатор того, что современные национальные государства являются единственной постколониальной реальностью, – единственной формой, которую может продолжать принимать колонизация, остается завоевание рынков. Современная дипломатия подпитывает этот процесс иначе, нежели прямым военным вторжением, а именно «мягкой силой» и «культурой».
Завоевание рынков означает быструю и плавную мобилизацию капитала и материальных благ, которая неизбежно создает торговый дефицит и профицит. После окончания Холодной войны глобализация значительно ускорила (accelerated) эту мобилизацию. Сегодня цивилизация уже больше не может выносить это. Представьте себе страну, население которой выросло почти что на 50%, с менее чем одного миллиарда до 1,4 миллиарда человек, всего за сорок лет. Какая степень эксплуатации земли, моря и людей нужна была, чтобы приспособиться к этому росту потребления и населения? На другой стороне земного шара вырубка лесов в Амазонке увеличилась на 16 процентов за тот же сорокалетний период, но теперь, при Болсонаро, ускорилась до трёх футбольных полей в секунду. Сколько видов навсегда исчезло в результате? Глобализация означает истощение ресурсов по мере того, как человеческий род достигает максимальной глобализации. Для поддержания этого геополитического порядка, некоторые заинтересованные лица продолжают отрицать само наличие экологического кризиса. Нравится ли нам это или нет, но «планетаризация» является, пожалуй, самым важным условием философствования сегодня. Данная рефлексия исходит не из демонизации современной технологии или торжества технологического господства, а скорее из желания открыть возможности технологии, которые сегодня все чаще диктуются научной фантастикой.
2. Диалектика непризнания
Полная мобилизация становится возможной благодаря стремительному росту технологической акселерации; она также требует, чтобы люди и не-люди (nonhuman) адаптировались к постоянно нарастающей технологической эволюции. Индустрия доставки еды и её онлайн-платформы дают нам наглядный пример того, как человеческая плоть используется для компенсации несовершенства алгоритмов. Человеко-велосипедный кочевник приводится в движение заказами, сделанными через человеко-приложения. Всё это ведомо психогеографией, продиктованной желанием и голодом. Кочевник рискует погибнуть в дорожно-транспортном происшествии, дабы избежать наказания от данных (data). Курьер страдает больше, когда повреждается его велосипед, нежели когда страдает его органическое тело. Боль возникает из-за неспособности выполнить квоты эффективности для заказов и поставок. То, что Маркс описал на фабрике, что до сих пор происходит в Foxconn и других компаниях, обобщается во всех отраслях. Другими словами, работники во всех областях автоматически контролируются и наказываются данными. Эта практика обещает более эффективное управление, основанное на универсальной вычисляемости, на всех уровнях: от объектов до живых существ, от индивидов до государства. Она также демонстрирует то, что Хайдеггер называет Gestell, или «постав»: сущность современной технологии, согласно которой каждое существо рассматривается как подлежащий исчислению постоянный ресурс или резерв.
Постав (Gestell) выражает себя в качестве кинетической политики, которую Петер Слотердайк описывает как ключевую характеристику современности. Слотердайк связывает этот кинетицизм с «тотальной мобилизацией», с термином, который, как известно, Эрнст Юнгер использовал для описания кинетики военного времени[7]. Тотальная мобилизация выражается в «наличии» и «доступности» материальных, финансовых и информационных благ. Например, при доставке еды тотальная мобилизация якобы позволяет наиболее «аутентичной» еде появиться на чьем-либо кухонном столе со всеми обещанными теплом и вкусом. Тотальная мобилизация товаров является также и циркуляцией человеческого труда, а также его двойника – отрицания «природы». Эта тотальная мобилизация также устанавливает глобальную эпистему (episteme) и эстетику, которые движимы необходимостью акселерации. Понимание мира как всего земного шара было непрерывным метафизическим проектом ещё со времён античности. Окончание этого проекта с помощью современных технологий не влечёт за собой плавного перехода в постметафизический мир, свободный от самой метафизики. Напротив, данная метафизическая сила сохраняет свою власть над судьбой человечества.
Остаётся постоянный вопрос: куда движется эта метафизическая сила? Или же куда она желает двигаться?
Я уже где-то утверждал, что глобализация, прославившаяся в качестве одностороннего процесса колонизации, в настоящий момент сталкивается с диалектикой раба и господина[8]. Отношения «господин-раб» в конечном итоге подрываются чрезмерной зависимостью от конкретной страны, как фабрики и рынка. «Рабское» желание (Begierde) быть признанным (которое в данном случае националистическое), реализуемое через труд и технологию, переворачивает отношения «господин-раб». «Господин», пробудившись от этого неоднозначного момента, должен вновь установить свои границы и уменьшить собственную зависимость, дабы раб стал снова его подчинённым и более не мог угрожать ему. Подобный момент можно легко интерпретировать как окончание глобализации: Запад должен перестроиться и реорганизовать свои стратегии, локализовав и изолировав угрозы своему доминированию. Скорее всего, глобализация подошла к своему концу не из-за устойчивости антиглобалистского движения (которое безмолвно угасло), но потому, что в качестве исторического этапа она обнаруживает больше недостатков, нежели обещанных преимуществ. Этот противоречивый и конфронтационный момент ещё не разрешён до конца или, лучше сказать, не примирён в гегелевском смысле. Немецкий эквивалент слова примирение, Versöhnung, который использовал сам Гегель, полностью выражает данный процесс: одна часть уравнения должна будет признать другую в качестве отца и идентифицировать себя в роли сына.
Вне зависимости от того, кто играет роль сына в этой драме, природа кинетической политики не изменится. До тех пор, пока сохраняется прежняя форма глобализации, страны-рабы будут призывать к ней и обвинять стран-господ в противодействии глобализации. Когда они отрезают себя от стран-рабов, (бывшие) страны-господа также страдают: они теряют те преимущества, которыми они пользовались на протяжении последнего столетия. Появляется и остаётся неразрешённым несчастное сознание. Мы можем наблюдать за этой диалектикой издалека, однако у нас всё равно остаются вопросы об её природе и будущем. Для нас нет причины винить Гегеля – напротив, нам следует продолжать восхищаться его методом подталкивания рациональности к Абсолюту – однако мы обязаны проанализировать ошибки, допущенные его последователями. Прежде всего, диалектическое движение мирового духа является всего лишь исторической реконструкцией. Подобно сове Минервы, расправляющей крылья только с наступлением сумерек, – всегда уже слишком поздно. И когда это движение проецируется на будущее, оно может пасть жертвой Schwärmerei (непомерного чувства или энтузиазма), как это было в случае с Фрэнсисом Фукуямой и его работой «Конец истории и последний человек». Во-вторых, диалектическое движение «господин-раб» не меняет природы власти, а меняет лишь её конфигурацию (иначе не пришлось бы упразднять буржуазное общество, сменившее феодальное). Как и в классической гегелевско-марксистской диалектике, мы видим, что победа пролетариата не выходит за рамки его собственного господства над властью. Подобная диалектика предполагает преодоление господина без осознания того, что та же сила перевоплощается в новое чудище. В этом и состоит общее слепое пятно для всех марксистов. Желание преодолеть «господина» может привести лишь к «торжеству» рынка потому, что тогда страны-господа будут обвинены в антирыночности и антиглобализме. Эта смена власти является лишь обещанием открыть рынок, ведущим к более интенсивной планетаризации и пролетаризации. Мы сталкиваемся с тупиком, который требует фундаментальной трансформации концепций и практик.
3. Императив диверсификации
Размышление о глобализации, которое является одновременно и началом и концом тупика, не является планетарным мышлением. Глобальное мышление является диалектичным мышлением, основанным на дихотомии между глобальным и локальным. Оно имеет тенденцию к порождению монстров-близнецов: империализма с одной стороны, фашизма и национализма – с другой. Первый универсализирует свою этику и эпистемологию; второй же завышает роль внешних угроз и традиционных ценностей. Пандемия коронавируса ускорила последний геополитический сдвиг. Анонсируя конец глобализации, пандемия не даёт обещаний истинного видения – лишь только чувство, что она знаменует собой начало эпохи катастрофы. Напротив, все резонирующие среди элит призывы к спасению «старого режима» (ancien régime) сводятся лишь к борьбе за регрессивную политику.
Прежде всего, планетарное мышление является императивом для разнообразия. Идея разнообразия, фасад глобализации, основана на разделении между техническими науками и культурой. В подобном понимании культура сводится к «свободным от технологий» ритуалам, социальным отношениям, обычаям, национальным кухням и другим формам символического обмена. Мультикультурализм же основан на современном предположении о раздельности техники и природы. Здесь под технологией понимается только современная технология, появившаяся после промышленной революции. В таком случае природа понимается всего лишь как внешняя среда, либо же как совокупность нерукотворных (non-man-made) сущностей. Мы сразу же вступаем в диалектику природы, благодаря которой последняя должна «сжечь себя, как феникс, чтобы, омолодившись, выйти из этого внешнего бытия в виде духа»[9]. Такова природа логики, которая полностью совместима с современной наукой и техникой. Разнообразие, обещанное глобализацией и обнаруженное в природе мультикультурализма, далеко от истинного разнообразия по причине того, что оно основано на этой бессвязной концепции природы и технологии. Вот почему Эдуардо Вивейруш де Кастру, исследуя индейский перспективизм, предлагает в противовес мультикультурализму мультинатурализм. Согласно Вивейрушу де Кастру, первая [концепция] построена на современной идее гомогенной природы, в то время как вторая утверждает множественность природ. Без возврата к вопросу о природе и технологии мы оказываемся в системе, поддерживаемой петлями позитивной обратной связи, подобно алкоголикам, которые не могут бросить пить в надежде однажды почувствовать иной вкус алкоголя.
Мы, современные люди, – алкоголики. Скорее всего, верно, что акселерация рассматривается в качестве квази-трагического жеста, который охватывает то, в чем Жиль Делёз и Феликс Гваттари однажды упрекнули Самира Амина: «быть может, потоки ещё недостаточно детерериторизированы … [следует] ускорять процесс»[10]. Планетарное мышление – это не просто акселерация, а, скорее, диверсификация. Она вызывается планетаризацией и в то же время прикладывает все усилия, чтобы выйти за её пределы и преобразовать её. Биоразнообразие (biodiversity), нооразнообразие (noodiversity) и техноразнообразие (technodiversity) – вот три смысла разнообразия, которые составляют то, что мы называем планетарным мышлением.
По сути, биоразнообразие – это вопрос локальности. Оно определяется специфичной географической средой и сохраняется особенными отношениями между людьми и не-людьми. Данные отношения вписаны и опосредованы(с точки зрения ритуалов, обычаев и инструментов) техническими изобретениями, которые являются составной частью человечества. Модернизация и производительная метафизика распознали эти различия, но сделали их условными. Однако, это не значит, что западный премодерн или же не-западный не-модерн лучше западного модерна, скорее наоборот, [это означает], что не стоит слишком быстро отказываться от ценности любого из них. Человеческий род является частью более крупной системы, поэтому антигуманистичный жест далеко нас не уведет. Как уже сказали многие ученые, сегодня гораздо более критично и актуально возобновление человеческих и не-человеческих отношений. Среди них примечательны антропологи «онтологического поворота», такие как Филипп Дескола, и школа «мультивидов» (multispecies), представляемая Донной Харауэй, которые образовывают два лагеря, разделённые культуралистскими и натуралистскими «предпочтениями».
Около ста лет назад Пьер Тейяр де Шарден предложил понятие «ноосфера». Излагая кратко, идея состоит в том, что технологическая оболочка земного шара после начала гоминизации (hominization) сойдётся и достигнет кульминации в появлении «супермозга»[11]. В нашем случае, эта технологическая эволюция означает вестернизацию. Согласно Тейяру, Восток является «анти-временем» и «анти-эволюцией», в то время как Западный путь – это «путь конвергенции, включающей в себя любовь, прогресс, синтез, принятие времени и эволюции как реальных, а также признание мира как органического целого»[12]. С религиозной точки зрения, ноосфера Тейяра де Шардена подразумевает христогенез, универсализацию любви; с технической точки зрения – универсализацию набора определённых мировоззрений и эпистемологий. «Супермозг», или же «мозг всех мозгов», является не просто свидетелем наступления Царства Божьего на земле, но и триумфа эволюционной и прогрессивной западной мысли. Конечно, кульминацией ноосферы является не диверсификация, а скорее конвергенция, которую ошибочно принимают за вселенскую христианскую любовь или «Единое». Ноосфера обязана быть фрагментирована и диверсифицирована, и подобная фрагментация или диверсификация будет возможна лишь тогда, когда мы будем дальше рассматривать разнообразие мышления и мышление техноразнообразия. Через развитие техноразнообразия мы можем перенастроить человеческие и не-человеческие отношения, а также политическую экономику.
Техноразнообразие обуславливает как биоразнообразие, так и нооразнообразие. Без техноразнообразия у нас остаются только гомогенные способы взаимодействия с не-человеческими агентами и с самим миром – можно подумать, что гомогенное равно универсальному. Если мы примем технологию как нейтральную и универсальную, то мы можем повторить то, о чем говорил Арнольд Тойнби в прошлом веке относительно наивного импорта азиатскими странами западных технологий в девятнадцатом веке. А именно, он утверждал, что жители Дальнего Востока в XVI отвергали европейцев, потому что последние хотели экспортировать как религию, так и технологию, в то время как уже в XIX веке, когда европейцами экспортировалась только технология, дальневосточные страны рассматривали технологию в качестве нейтральной силы, которую можно освоить их собственной мыслью[13]. Описывая как промышленная революция и технический прогресс привели к господству морского присутствия (Dasein), Карл Шмитт процитировал тот же отрывок из [работ] Тойнби: «Восток обязан позволить нам развивать себя»[14].
4. Эпистемологическая дипломатия
«Номос земли» Шмитта начинается и заканчивается размышлениями об истории технологии; после столетий соперничества между сухопутными и морскими силами мы видим рост военно-воздушных сил в двадцатом веке: начиная от боевых самолётов и заканчивая ракетами дальнего действия. В XXI веке власть находится уже не в парламенте, а в инфраструктуре. Некоторые особо внимательные писатели заметили, что на банкнотах Европейского центрального банка, выпущенных в 2003 и в 2013 годах, больше не присутствуют портреты политических или исторических деятелей, однако [на них уже изображается] инфраструктура. Как никогда ранее технологическая конкуренция является полем битвы на всех уровнях: от предприятия до военной обороны и государственного управления. Инфраструктура является не только материалистической концепцией; в дополнение к своим экономическим, операционным и политическим целям, она также включает в себя и сложные наборы аксиологических, эпистемологических и онтологических предпосылок, которые можно изначально не заметить. Вот почему являющаяся центральной для планетарного мышления идея разнообразия до сих пор не продумана. Чтобы в дальнейшем описать то, как может выглядеть планетарное мышление, мы можем начать [выполнение] задачи, которую невозможно окончательно завершить здесь, с того, чем оно не является. В подобном случае, мы можем обрисовать контур планетарного мышления.
Планетарное мышление не является консервацией разнообразия, которое противопоставляет себя внешнему разрушению, а является скорее созданием разнообразия. Данная диверсификация основывается на признании локальности – не только ради сохранения её традиций (хотя они остаются существенными), но и для внедрения новшеств, чтобы служить локальности. Мы, как наземные существа, всегда приземлены, но это не означает, что мы знаем, где мы; мы дезориентированы планетаризацией. Подобно рассмотрению Земли с Луны, мы больше не видим почвы под ногами[15]. Со времен Коперника бесконечность пространства представляется великой пустотой. Присущей этой пустоте ненадёжности и нигилистической тенденции противостояла картезианская субъектность, возвращавшая все сомнения и страхи самому человеку. Сегодня на смену картезианской медитации приходит торжество Антропоцена, возвращения человека после длительного периода «скатывания от центра к Х»16. Бесконечность пространства сегодня означает бесконечные возможности для эксплуатации ресурсов. Человечество уже начало покидать земной шар и устремляться к темной материи, о который мы практически ничего не знаем. Являясь императивом для планетарного мышления, диверсификация, в свою очередь, требует возвращения на землю.
Планетарное мышление – это не националистическое мышление. Наоборот, оно должно выходить за пределы, установленные концепцией национального государства и его дипломатией. Какова конечная цель существования народа или нации? Неужели это только восстановление собственного имени? Именно так дипломатия и выражала себя в прошлом столетии, с той поры, когда национальное государство стало базовой единицей геополитики. Дипломатия была основана на сильном национальном интересе и националистических настроениях, что привело в итоге к отрицанию экологических кризисов и глобальному распространению пандемий. Поэтому, как это ни парадоксально, внезапное подтверждение нынешнего кризиса может быть также вызвано дипломатической необходимостью. Националистические настроения вскармливаются экономическим ростом и военной экспансией, которые рассматриваются в качестве единственных средств защиты от внешних угроз. Необходимо появление новой дипломатии – эпистемологической, основанной на проекте техноразнообразия. Скорее всего, эта новая дипломатия будет инициирована производителями знания и интеллектуалами, нежели дипломатами, которые всё чаще становятся жертвами социальных сетей и потребления.
Планетарное мышление – это не дзен-просветление или христианское откровение. Это признание того, что мы остаемся и будем оставаться в состоянии катастрофы. Согласно Шмитту, Бог уже передал свою силу человеку, а он, в свою очередь, передал её машинам17. Новый номос земли должен быть помыслен в соответствии с историей техники и её будущим — и именно к этому будущему техники Шмитт никогда успешно не обращался. Остается обсудить, как разработать новые методы проектирования и системы знаний, начиная от сельского хозяйства и заканчивая промышленным производством, которые не служат промышленности, но при этом способны трансформировать её. Это также заставляет нас подумать о роли университетов, выступающих сегодня в качестве фабрик талантов для технологического разрушения и акселерации, а также об их производстве знаний сегодня. В XXI веке подобная реструктуризация знаний и практик является главной задачей переосмысления университета.
Биоразнообразие, нооразнообразие и техноранообразие – это не просто отдельные, а тесно переплетённые и взаимозависимые области. Современные люди завоевали землю, море и воздух с технологической бессознательностью. Они редко вопрошали об инструментах, которые они изобретали и использовали, пока первый трактат по философии техники не вышел из лона гегельянства. Официально начавшаяся с Эрнста Каппа и Карла Маркса, философия техники начала обретать серьёзную силу в академической философии. Однако, достаточно ли подобного «технологического сознания», чтобы увести нас в другом направлении после окончания современности?18 Или же это просто делает современный проект более важным, наподобие того, как технология считалась основной производительной силой в развивающихся странах? Вероятнее всего, планетаризация продолжится в течение сравнительно длительного времени. Навряд ли мы проснёмся от её необратимых страданий, поскольку они всегда могут быть отнесены к самовлюблённому желанию людей отыграть роль трагического героя. Вместо этого нам придётся инициировать иные пути приспособления новых форм жизни в постметафизическом мире. Это остается задачей планетарного мышления.
Продолжение следует….
Философ из Гонконга. Эпицентр его творчества: взаимоотношение природы и технологий, катастрофы и кибернетика. Автор монографии «Рекурсивность и контингентность».
- ↑ Yuk Hui, “Philosophy and the Planetary”, Philosophy Today 64, no. 3 (November 2020).
- ↑ (Прим. пер.) Присутствие – в русской традиции переводов Хайдеггера термин «Dasein» опционально можно переводить и как «вот-бытие» и как «присутствие». Последний же вариант перевода данного термина связан с деятельность Владимира Вениаминовича Бибихина, который переводил его именно так (см., например, примечания к переводу «Бытия и времени», С.445 по изданию: Бытие и время/Пер. с нем. В. В. Бибихина — 5‑е изд. — М. Академический проект, 2015).
- ↑ Martin Heidegger, GA66 Besinnung (1938/39) (Vittorio Klostermann, 1997), 74.
- ↑ Я подробно рассмотрю этот вопрос в грядущей работе «Искусство и космотехника» (University of Minnesota Press, 2021)
- ↑ Хайдеггер М. Конец философии и задача мышления. С. 3. Перевод Д. В. Смирнова цитируется по: https://vox-journal.org/content/vox5haidegger.pdf
- ↑ Bruno Latour, Down to Earth: Politics in the New Climatic Regime, trans. Catherine Porter (Polity, 2019), 15.
- ↑ Peter Sloterdijk, Infinite Mobilization: Towards a Critique of Political Kinetics, trans. Sandra Berjan (Polity, 2020).
- ↑ Хуэй Ю. О несчастном сознании неореакционеров. URL: https://spectate.ru/yuk-hui-unhappy
- ↑ Г. В. Ф. Гегель. Философия природы. С. 548 Перевод Б. Г. Столпнера и И. Б. Румера под ред. А. А. Максимова. цитируется по изданию: Г. В. Ф. Гегель. Сочинения — М.: Соцэкгиз, 1934. — Т. II.
- ↑ Ж. Делёз, Ф. Гваттари. Анти-Эдип. С. 378. Перевод Д. Кралечкина под ред. В. Кузнецова, цитируется по изданию: Ж. Делёз, Ф. Гваттари. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения — Екатеринбург: У‑Фактория, 2008.
- ↑ П. Тейяр де Шарден, Будущее человека: «Первый рудиментарный инструмент родился в качестве придатка человеческого тела, когда Homo faber явился в бытие. Сегодня же инструмент превратился в механическую оболочку (внутренне когерентную и чрезвычайно разнообразную), присущую всему человечеству. Из соматической она превратилась в «ноосферную»».
- ↑ Joseph Needham, “Preface,” in Ursula King, Teilhard de Chardin and Eastern Religions (Seabury, 1980), xiii.
- ↑ А. Дж. Тойнби. Мир и Запад. С. 285–288. Приводится по изданию: А. Дж. Тойнби. Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад — М: Аст: Астрель; Владимир: ВКТ, 2011.
- ↑ Carl Schmitt, Dialogues on Power and Space (Polity, 2015), 67.
- ↑ Это также отличает наш подход от земного мышления Бруно Латура. Земное выступает общим знаменателем для всего: левого и правого, современного и старомодного. Латур сравнивает земное как с локальным, так и с глобальным. См. Latour, Down to Earth, 54.